Видите ли, Бунюэль, который сказал: «Хвала Создателю, я атеист!» — на самом деле был очень сильно озабочен вопросами морали, вовсе не вопросами бессмертия души, его это не волновало. Бунюэль умер, что называется, насыщенный годами. Он не очень высоко ценил человечество. Он не очень хорошего мнения был о себе и об окружающих. Он сказал когда-то… Это есть в его замечательной книге мемуаров, которая называется «Мой последний вздох». Он там говорит: «Я бы очень желал раз в десять лет вставать из могилы, идти с кладбища к ближайшему киоску, покупать свежую газету, читать ее, убеждаться, что ничего не изменилось, и с облегчением засыпать ещё на десять лет». Ну, кто бы из нас отказался, да? Правда, есть шанс, что в один прекрасный день, очнувшись, не увидишь газетного киоска. Ну, ничего, можно будет, наверное, у кого-нибудь почитать ленту новостей. Так что вопросы бессмертия Бунюэля волновали очень мало.
Как он относился к проблеме социальной справедливости, я думаю, вполне понятно из его фильма «Виридиана», где любая попытка избавить человека от рабства заканчивается черной неблагодарностью с его стороны. Вообще «Виридиана» — замечательная картина, одно из величайших очень испанских произведений мирового искусства. И там все желающие могут с этим ознакомиться, я думаю. Ну, эта сцена, помните, где освобождение собаки, а потом камера появляется — и мы видим ещё сотню таких же собак, привязанных к тележкам. Это, я боюсь, отношение Бунюэля к социальной справедливости более чем. Отношение его к фашизму совершенно явно видно из фильма «Дневник горничной» — наверное, самой смешной и самой желчной его картины.
Что касается вопросов действительно его волновавших — вопросов морали. Здесь, мне кажется, это в испанской традиции, потому что испанское искусство довольно интересно запараллелено с искусством другой северной империи — Британской. Англия и Испания — две такие владычицы морей, результатом чьей безумной экспансии явилась Америка, открытая одними и освоенная другими. Испанцы — это великая империя, как бы к ним ни относиться. И в этой империи очень сильны традиции морального вопрошания, я бы даже сказал — морального ригоризма. И искусство испанское — оно прежде всего трагично, очень серьезно, патетично.
Я потому сейчас это говорю, что я довольно много сейчас читаю испанских авторов. Мы готовим большой вечер в консерватории, там будет испанская музыка. И я буду читать стихи испанских поэтов (частью в своих плохих переводах, частью — в хороших классических: Леона Фелипе, одного из самых моих любимых, наверное, поэтов в мире, или, скажем, Габриэлы Мистраль из Латинской Америки, которую я считаю… из испаноязычных поэтов просто в числе первых я её числю.
И вообще поэзия Латинской Америки, по-моему, интересней прозы, в том числе и у Борхеса, стихи у него очень хорошие. И я перечитываю это все, особенно любимца своего Мигеля де Унаму́но (или «Уна́муно» многие его называют, но по-моему, все-таки «Унаму́но» правильнее), Мигеля де Унаму́но — и его «Назидательные новеллы», и стихи. Я до сих пор люблю очень его стихи о фашистах:
Вы даже не свора. Вы — сволота.
Фашизофрении бацилла.
За вашим «да здравствует!» — пустота.
За пустотой — могила.
Я довольно часто это вспоминаю в последнее время. Не помню, это Грушко перевод или кого?
Вообще говоря, испанская литература, всегда испанская культура, испанское кино всегда было озабочено невероятно именно проблемой самопожертвования, которая очень видна у Бунюэля, проблемой морального ригоризма такого, который есть и в Виридиане. Не важно — святость Виридианы привела к какому-нибудь результату или нет. Важно, что в ней эта святость есть. И последний кадр, где они играют в «туте», где меняются игроки местами,— для меня это совершенно не снимает морального пафоса этой картины. Это высокорелигиозное, очень страстное искусство.
И фильмы Аменабара, кстати, которого я считаю лучшим режиссером сегодняшней Европы. Там уж так получилось, что он работает в Америке, но лучшие свои вещи он начал делать в Европе, на родине. Начиная с короткометражки «Луна», я его считаю выдающимся мастером. Вот и Аменабар, конечно. И Альмодовар — в огромной степени. Все они люди, что называется, морального беспокойства. Поэтому и искусство Бунюэля — это искусство задавать жестокие вопросы. Но я думаю, что из всех художников, работавших в Испании, он, может быть, наиболее непримиримый, наиболее такой — ну, как вам сказать?— изверившийся праведник. Вот так я бы о нем сказал.
