Вопрос про столь разных, во многом полярных литераторов, которых объединяет разве, что оба они принадлежат прочно ко второму ряду… Гиляровский — страшно обаятельный человек, его воспоминания, например, о Чехове, принадлежат к жемчужинам русской мемуаристики. Но его «Москва и москвичи» никогда меня как-то не восхищало, потому что я не очень люблю ностальгическую литературу и вообще не очень люблю всякие градоописательные сочинения. Гиляровский, конечно, был непревзойденным знатоком Хитрова рынка. И его замечательные мемуары, «Записки москвича», тоже принадлежат к шедеврам этого жанра. Но жанр сам по себе меня не очень привлекает.
Тут, скорее, он интересен как симптом. Когда литература сталкивается с тем, чего она не может понять, она обращается к журналистике.
Вот документальные романы Короленко, который, в сущности, открыл «новый журнализм» задолго до американцев, они оттого, что люди столкнулись с фашизмом. Они пока этого явления не понимают. Они не могут проникнуть в психологию и они его описывают, извне. Так появляются очерк о деле Бейлиса, «Дом №13», «Дело мултанских вотяков» (мултанское дело), «Сорочинская трагедия», «Бытовое явление»,— вот эти документальные романы и повести Короленко. В них он гораздо сильнее, в них есть такой блеск настоящий, которого нет в его художественной прозе, в частности, даже в «Истории моего современника».
Вот и с Гиляем примерно такая же история. Это опыт создания документального романа, когда человек впервые столкнулся с феноменом мегаполиса. Жизнь мегаполиса — это немножко не то, что жизнь в обычном городе. Москва этих времен — это город очень многослойный, город таких темных углов, и он гениальный летописец этих темных углов. Потому что художественная проза ещё к этому не подошла. И вообще, описать такой город, мне кажется, можно только в фантастике. И может быть, киберпанк, Чайна Мьевиль, например, первый подошел к описанию таких городов. Я вот это обожаю у него читать. Я сам мечтал бы жить в таком городе, темном и страшном, многослойном, где есть какие-то удивительные трущобы, мистические совершенно места,— вот это Москва Гиляровского. Тогда ещё такой литературы не было, была такая журналистика.
Что касается Кронина, то я в детстве читал роман «Звезды смотрят вниз», просто потому, что он был дома, и почему было не прочитать. И он не произвел на меня особого впечатления, потому что жизнь британских шахтеров — это не очень интересно. Это мучительная такая жизнь. Я читал со жгучим интересом роман Филиппа Боноски, который я, грубо говоря, выпросил в Одессе, где он был декорацией в одной из литературных студий, там снимали книжные программы, а он стоял как декорация. Я говорю: «Давайте-ка я возьму». Роман «Волшебный папоротник».
Роман Филиппа Боноски о том, как в эпоху маккартизма коммунисты пытаются сагитировать рабочих. Я однажды говорил в диалоге с Николаем Сванидзе, что эта книга могла бы быть сегодня гениальным учебником русской оппозиции. Замените главного героя на Навального, и почти все, что он там делает, это довольно тонкие ходы. Вот с этой точки зрения читать интересно, с художественной — совершенно невозможно.
Я читал, конечно, и «Цитадель», и «Замок Броуди». «Замок Броуди» мне показался довольно занятной книгой в общем потоке романов о семейном упадке. «Замок Броуди», «Братья Лаутензак», «Дело Артамоновых», «Сага о Форсайтах», «Семья Тибо»,— это все однотипные романы, «Тибо» — лучший из них, «Броуди» похуже. Это когда, значит, условно говоря, семья плюс фамилия или упадок плюс фамилия, или плюс название географическое. История о распаде семьи отвратительного тирана. Это забавный роман, не то, что забавный, там живые герои. А вот «Цитатедь» не произвела на меня большого впечатления, наверное, я читал её рано.
Вообще мне кажется, что социальный реализм в Британии в XX века, весь закончился на Голсуорси. Все, что было написано после этого, уже неинтересно. Даже Пристли пытался писать реалистические социальные романы. Angel Pavement, «Улица Ангела», но дорог нам не этим. Дорог он там «Опасным поворотом», или «Время и семьи Конвей». То есть чем дальше отходит от реализма и от буквализма писатель европейским (советским было трудней), тем больший интерес он для меня представляет.
