Как вы относитесь к детективам?

Речь идет о терзаниях его духа, это метафора. Что вы ждете от Диккенса вообще реализма? Они нереальны, и никакие духи ему не являлись, три духа. А если и есть где-то более-менее потуга на триллеры, так это, конечно, в пятой повести — «Одержимый, или Сделка с призраком». Я думаю, что здесь нет никакого духовидения, это нормальная диккенсовская метафора. В какой степени сам Диккенс верил в такие вещи? Думаю, что не очень верил. Он как раз, скорее, такой реалист социальный, но он верил в удивительные, сверхъестественные силы человеческой природы. И потом, надо сказать, что какая-то попытка разоблачить мистику есть и в «Тайне Эдвина Друда».

Почему детектив стал главным викторианским жанром и,…

Я читал его в изложении, в работе Чегодаевой и Проктора, соответственно. Думаю, что любые попытки восстановить это — они безнадежны. Понимаете, какая история? Если бы роман Диккенса был завершен, это был бы обычный, безусловно хороший роман. Но в незавершенном виде это великое, незабываемое произведение. Когда я с детьми его разбирал, я прочел там главу про странную экспедицию с Дердлсом. Вот ночью когда они приходят в собор, и мальчишка Депутат за ними следует. «Право, это была странная, очень уж странная экспедиция». Читаешь — и просто ну мороз по коже! Нет, конечно, в завершенном виде этот роман Диккенса, мне кажется, многое бы потерял.

Когда Павел Корин писал портрет Реннато Гуттузо, он сделал первый подмалевок, а коллеги Гуттузо набежали смотреть и закричали: «Боже, какая завершенность!». То, что одному кажется завершенностью, для другого эскиз и подмалевок.

В свое время Гариф Басыров устроил выставку, которую назвал «Маргиналии». Замечательный художник, кстати, ведущий художник «Химии и жизни». Он жил напротив меня и многие его пейзажи для меня прямо родные: вот наши толстые трубы ТЭЦ. Он в Матвеевском жил, а я на Мосфильмовской. Ну и мы познакомились, я брал у него интервью, и мне ужасно понравились его эти работы. И вот он говорит: «А я сейчас буду делать выставку маргиналий». Это даже не черновики, это…

Как раз фельетонная форма здесь имеется в виду в том смысле, в каком существовал жанр романа-фельетона, то есть газетного романа. Это роман, публикующийся в газете или выпусками, как у Диккенса. Безразмерный, авантюрный, многогеройный, и так далее. В принципе же, главное их сходство, как ни странно, биографическое. Оба прожили примерно 60 лет, оба умерли примерно на середине главного романа, не дописав. Оба были очень сентиментальными, не чужды были активной политической публицистики и рассматривали главным образом криминальные сюжеты, потому что криминальный роман им представлялся самым увлекательным жанром. При этом у Достоевского была своя тюремная история, свой опыт, а у Диккенса,…

Да он поэтому так и гордился этим романом, что он впервые, понимаете, сумел написать настоящий детектив. И кстати говоря, сама оборванность этого детектива… Мне кажется, Господь вмешался, сделав это недосягаемым образцом, детективом всех времен и народов, где автор скрыл от нас разгадку, потому что смерть ему помогла. Где-то на небесах, конечно, Чарльз Диккенс это знает, и мы у него рано или поздно спросим, но при жизни нам приходится довольствоваться реконструкциями. Кстати, в своем семинаре «Тайны» в этой новой школе я собираюсь «Тайну Эдвина Друда» рано или поздно обсудить, потому что там феноменальные дети. И если уж они с такой легкостью щелкают реальные убийства, которые я им предлагают…

У меня есть своя версии «Тайны Эдвина Друда». Мне представляется, что Эдвин Друд жив. Знаменитая версия о том, что Эдвин Друд мёртв… «А ты как полагал?» — сказал Диккенс сыну. Но Диккенс любил врать. И он не был заинтересован в том, чтобы рассказывать правду об этом сюжете. Не могу простить королеве, что она не приняла Диккенса, он же собирался ей рассказать «Тайну». Мы бы теперь её знали.

Я сильно подозреваю, что Эдвин Друд жив, но изменился до неузнаваемости. И главный фокус, главный парадокс романа в том, что он ходит, как живой, среди героев, а его никто не узнаёт — вот это гениально. Понимаете, это было бы гениально. А предположить, что Елена Ландлес — это Дэчери,— это очень красивая идея,…

Саша, письмо, которое Юрий Домбровский опубликовал — ну, не опубликовал, а обнародовал, скажем так, он не возражал против его тиражирования,— оно абсолютно честное. И много есть тому свидетелей. Я и Клару Домбровскую об этом много раз спрашивал. Видите, я когда читал Ирину Стрелкову (она же была такой молодёжной писательницей), мне всегда в её прозе (дети на такое дело ужасно чувствительны) какой-то пахло гнилью. И вот я не знал этого. А когда узнал, понял, что там было не так.

Наверное, эти монологи действительно грузят, действительно отнимают время. Мне кажется, читать лучше, читать полезнее. Это к тому же моему разговору о том, что общение в избытке вредит, да и оно прекращается сейчас. Сейчас, мне кажется, важнее читать.