Как вы относитесь к фильму «Неотправленное письмо» Михаила Калатозова?

Вот прочтете «Истребители» — поймете. Там же есть сцена, когда Лоллобриджида, вымышленная невеста этого героя, Амундсена соблазняет… Не соблазняет, а заставляет полететь на поиски. На самом деле он сам полетел на поиски. Но она укоряет его. Тот говорит: «Я всё сделал в Арктике».— «Нет, вы должны!».

Они пошли не до конца. Вот что для них важно. Для Нагибина, автора этого сценария, и для Калатозова, постановщика этой картины, полюс — это абсолют. В достижении абсолюта надо быть последовательным. Тогда вы достигнете абсолюта. Когда вы, как Павка Корчагин, достигнете своего абсолюта, вы поймете, что жить там нельзя. Вы поймете, что это антижизнь. Но пафос достижения…

Понимаете, потому что мода была такая. Потому что возникла в оттепели мода на такого коммунистического ангела. Это и герой Урбанского в «Коммунисте» Райзмана, в габриловичском очень точном сценарии. Это и Корчагин в картине «Павел Корчагин» Алова и Наумова. Это, кстати говоря, и Корчагин Конкина в том эпизоде, где жарко, помните, на строительстве узкоколейки, которое так блистательно высмеял тот же Веллер. Кстати, в фильме Мащенко, в более поздней «Как закалялась сталь», страдания героя были даже несколько преувеличены, чрезмерны, даже в них не верилось. Да, возникла потребность в коммунистическом ангеле таком, это такой персонаж.

Да, есть такой рассказ. «Во времена Перестройки по нему был снят фильм. Прекрасный рассказ о прошлом, а фильм по его рассказу — воспоминания о страшном будущем. Сегодня он актуален снова, как и в дни, когда его сотворило метущееся сознание режиссера, которое смогло воплотиться в нездешнем совершенстве таланта Маргариты Тереховой». Это очень хорошо у вас сказано, но я картину не видал. Рассказ помню хорошо, и рассказ, по-моему, действительно замечательный.

Долгий какой-то, странный кусок о Виссарионе Белинском…

Говорил, конечно, но он попросил, чтобы я никому об этом не говорил. Я видел значительную часть картины. Первая её половина была продемонстрирована уже давно, когда была снята, в Белых Столбах. Вторая доделана сейчас. Я считаю, что это великий фильм. Считаю, что он очень важен. Это, может быть, самое содержательное, самое глубокое за всю жизнь высказывание Марлена Хуциева — и эстетическое, и теоретическое. Но я не могу вам ничего об этом рассказать. Я знаю, что съёмки давно закончены, монтаж закончен. Картина, в общем, подвергается шлифовке и доработке. А когда она выйдет — это знает только Марлен Хуциев. И куда поедет — тоже знает только он. Я вам ничего не скажу.

«Затмение» Алехандро Аменабара понравился безумно! Я вообще Аменабара люблю. Я считаю, что это режиссёр высочайшего класса. «Другие» — для меня один из любимых фильмов всех времён. И «Regression» — это первая картина за многие годы, сделанная на прежнем уровне. И «Море внутри» — хороший фильм. Я считаю великим фильмом «Агору», но уровень «Агоры»… Понимаете, всё-таки слишком она умозрительная.

Я не считаю их киноискусством. Потому что кино, на мой взгляд, это явление, ограниченное хронометражем. Мне очень близка мысль Алексея Смирнова, которую вот он давеча мне высказал в интервью: что сериалы — это не новый киножанр, а это, скорее, новая форма литературы. И в этом смысле сериал Дэвида Финчера, скажем, «Mindhunter» — это уже совсем не кино, а это литература, потому что никаких признаков киноструктуры в этом нет.

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…

Видите ли, какая история. Пафос «Профессионала» в том, что в честном бою профессионала победить нельзя. Ему можно только выстрелить в спину. И те люди, которые вас, профессионалов, нанимают, никогда не побояться вас сдать и в спину выстрелить. Они покровительствуют вам только до поры. Это к вопросу о дьяволе — покровителе художника. То есть до какого-то момента он вам покровительствует, пока вы ему не мешаете. Дальше или Бог должен вмешиваться, или надо, извините, соскакивать с этой иглы.

Что касается Бельмондо, мне он всегда был важен тем, что он человек высококультурный. Всю жизнь играл бандита, а был сыном скульптора, таким действительно очень наслушанным, насмотренным,…

Оно держит двумя вещами. Во-первых, масштабным посылом. Потому что идея Косаковского действительно очень масштабна. Это идея понимания животного рациона как формы убийства, как формы эксплуатации. Человек не хищник. Масштаб заблуждения — или не заблуждения, а масштаб убеждения — удерживает и притягивает так же, как идеи Толстого даже в самых наивных его работах.

Ну и второе — конечно, потрясающий профессионализм. Вот это сочетание профессионализма в исполнении и благородного безумия или масштаба личности в замысле — оно гениально. И это действует. Потому что Косаковский вообще блистательный профессионал с идеями. А это сочетание, которое всегда в литературе и в искусстве…

Думаю, что из Мотыля в большей степени, потому что Пичул экранизировал те «Старые песни о главном», где очень элегантно пародировалось «Белое солнце пустыни». Я думаю, что скрытый гротеск, комизм, неправильные люди (гениальная формула Марголита: «Мотыль всю свою жизнь снимал неправильные фильмы про неправильных людей для неправильного зрителя», — так и было). Я недавно пересмотрел «Женю, Женечку и «Катюшу»» Мотыля. Мне по-прежнему не нравится эта картина, но я не могу не признать, что там в каждом кадре больше таланта, чем в подавляющем большинстве кино 60-х годов. А «Дети Памира» — вообще невозможно поверить, что это первая картина. Какая потрясающая свежесть, какая…