Для того чтобы Горенштейна правильно понимать, нужно, по крайней мере, очень хорошо знать историю и практику иудаизма. Например, «Псалом» — его ключевой роман — невозможно обсуждать без этого.
В своё время я предпринял некие усилия к тому, чтобы напечатать в России не изданный до сих пор у нас и вышедший крошечным тиражом в Штатах в издательстве SLOVO роман Горенштейна «На крестцах». Это такая огромная пьеса в 17 действиях. Просили очень дорого, у меня нет таких денег — 15 тысяч евро хотели за его публикацию. Кстати, этот роман меня очень разочаровал, когда я его прочёл. Там есть несколько гениальных сцен, но в целом это масса довольно однообразного и, как мне показалось (даже мне на моём дилетантском уровне), псевдонаучного текста. Если факты не совпадают с концепцией, то тем хуже для фактов. Ну, бог с ним.
Горенштейн, вообще-то, был гениальным драматургом. «Детоубийца» в замечательной постановке «Государь ты наш, батюшка» Фоменко и в особенности «Бердичев» — это две великие пьесы. «Споры о Достоевском» похуже, на мой взгляд. Горенштейну очень вредила его желчь, его публицистичность, его дурной характер и манера откликаться на массу раздражающих вещей в современном мире. Но при всём при том по изобразительной силе, по глубине мысли Горенштейн не имеет себе равных в поколении. Такая повесть, как «Искупление»… Я далеко не убеждён, что я понимаю все её смыслы. Но сама мысль о том, что Великая Отечественная была искуплением для мира и после этого мир должен переродиться — конечно, это мысль великая, хотя и очень жестокая. И вообще Горенштейн — писатель жестокий, натуралистический, страшный. Он один из многих, кто на меня очень сильно влиял самим строем фразы, в особенности на оправдание. Слава богу, что никто этого не замечает, потому что мало кто читает Горенштейна. Но я это влияние всегда признавал.
Что касается «Места». В России всего два романа с отрицательным протагонистом, которого автор не любит. Не надо пытаться доказывать, что Самгин имеет сходство с Горьким. С Ходасевичем имеет; скорее всего, и написан как акт мести Ходасевичу. Но вообще Самгин — это персонаж, которого Горький всю жизнь лютейшим образом ненавидел, больше всего ненавидел. Как писали они с Андреевым — «группа интеллигенции «Мы говорили»» (есть у них в шуточной пьесе такой персонаж). Вот это Самгин: искусство быть всегда правым, омерзительное искусство ничтожества быть всегда правым. При том, что он не смог же написать смерть Самгина, потому что он понимал, что Самгин — сноб, а сноб всегда умирает красиво (ему не безразлично, как он выглядит), даже героически, если взять уход Ходасевича, без единой жалобы.
Я не хочу сказать, что Ходасевич — ничтожество. Но ведь многие приёмы Ходасевича — быть, казаться и выглядеть умнее всех — это, конечно, взято оттуда. И, конечно, очерк Ходасевича о Горьком — это типичный Самгин о своём создателе. Самгин ведь очень неглуп, он талантлив, он страшно привлекателен. Вот это первый отрицательный протагонист в русской литературе. Читаешь, как будто гранату глотаешь.
А вторая история — это, конечно, страшный роман Горенштейна «Место»,— роман о том, как человек выгрызает место в жизни. Мне интереснее всего третья и четвёртая части этого романа, где речь идёт уже о Москве и московских квазиинтеллектуальных кружках эпохи. Как замечательно сказал когда-то Владимир Якименко, очень хороший литературовед, а впоследствии экономист: «Писатель выбирает в герое не того персонажа, которого можно назвать правильным или хорошим, а того, которого можно назвать типичным». Поэтому герой «Самгина» — Самгин, а не Кутузов, скажем. Помните, там есть такой партиец? Так же и здесь.
Собственно, главный герой «Места», которого так точно Новиков в своей пародии назвал Иудышевым (конечно, к Щедрину восходит эта вещь, конечно, он такой Иудушка),— это типичный герой эпохи. Это такой советский Растиньяк, который не лишён всех положительных растиньяковских качеств: упорства, переходящего в упёртость, ума, живости, обучаемости. Он, конечно, злобное ничтожество, но при всём при этом он человек, много пострадавший, много потерпевший. И страшно сказать — в нём есть внутренняя линия. В Горенштейне тоже ведь сидел этот вечный комплекс неудовлетворённого больного тщеславия, амбиций, желания быть «одним из», поэтому он и был, может быть, так невыносим в общении. «Место» — это попытка разделаться, расправиться с самим собой, и попытка отважная, героическая. Мне очень нравится эта книга, хотя читать её неприятно.
Кроме того, Горенштейн был очень метафизически глубок. И то, что он думал о русских и евреях — это очень сложно и очень радикально. Я не возьмусь это анализировать,— и не потому, что боюсь навлечь громы какие-то на свою голову, а потому, что есть смирение некое у меня.
