Каким главным качеством должен обладать школьный учитель?

Ну, видите ли, это такая вот интересная особенность Советского Союза (о чем мы тоже, кстати, с Шахназаровым говорили): Советский Союз как наднациональный проект сложный был довольно щеляст, он предоставлял возможности найти нишу. И вот действительно, если у вас по тем или иным причинам остросоциальная картина или эстетская картина, или протестная картина не могла быть снята на «Мосфильме», вы могли её снять в Украине; а если у вас не получалось в Украине, вы могли её снять в Армении, в Азербайджане.

Ну, действительно у меня много друзей из Баку. В частности, Саша Альшванг, ныне проживающему в Штатах. И хотя мы оба в 80-м году были молодыми людьми (ну, Альшвангу — лет девятнадцать, а мне —…

«Город Зеро» — замечательная картина. Она о том, как абсурд становится нормой жизни, как в этом абсурде можно найти поэзию и какие-то даже высокие эмоции. Пока ты это воспринимаешь как абсурд, пытаешься смотреть на мир с точки зрения реалиста, тогда все тебя душит. А когда ты начинаешь относиться к этому как к поэзии, ты постепенно погружаешься. Это звучит для тебя, как роман: ночь нежна, над рекой тихо светит луна.

Я когда-то Шахназарова спросил: «Мне кажется, вы любите Бунюэля». И он с неожиданной горячностью ответил: «Вообще, это один из двух моих любимых режиссеров». Второй, кажется, все-таки Феллини. Бунюэль для меня — такой прототип, учитель Шахназарова, наиболее влиятельных, и…

Дух войны, это очень просто, и не фильм Шахназарова. Кстати, фильм Шахназарова я считаю хорошим. Я вообще люблю этого режиссера, хотя многие со мной не согласны. Лучшая его картина, на мой взгляд, «Палата №6», но «Белый тигр» — серьезное произведение. Я очень люблю эту повесть Бояшова. И вот в повести — да, это такой дух войны, бессмертный, жадный, кровожадный, креативный в каком-то смысле, такой страстный очень, на коротких дистанциях очень работающий. На долгих война надоедает, а на коротких конечно работает, почему нет.

Слушайте, совершенно это не про антагонизм поколений, это про другое. И книга, и фильм — про человека, вот именно такого своего рода людена, про человека нового поколения, который в старой реальности ещё не обустроился. Это же 1982 год, понимаете, повесть 1982 года, как и предыдущая повесть Шахназарова. Я думаю, что он, кстати, как прозаик едва ли не сильнее себя как режиссёра, судя по его сценариям в частности. Это же повесть 1982 года — как и «Молодые дирижабли», и ранняя его проза другая. Она вся концентрировалась вокруг одной темы: что делать человеку, совсем мальчику в новой генерации, в мире этих людей, совершенно не готовых оттолкнуться и взлететь? Что ему делать с этой Катей, в которую он…

Да, безусловно. Думаю, что он может морально уничтожить этого ученика. Есть способы. Каждый профессионал должен уметь делать «империо круциатис». Хотя это очень жестокие слова, и я так не думаю, наверное, но и иногда я думаю так. Я хотел бы, чтобы таких коллизий не возникало вообще, но если уж ученик ударил учителя, учитель должен… В идеале лучше всего уйти из школы. Но можно, можно уничтожить морально. В принципе, это говорит об очень серьезных нарушениях в классе, в школе, в жизни. Но если уж это произошло, что делать.

Понимаете, если бы знал, то, наверное, я бы очень многих мучительных сцен избежал, и был бы с матерью добрее и внимательнее, и, может быть, со стариками, которые, слава богу, оказались долгожителями и до моих тридцати присутствовали в моей жизни. Дед и бабка ушли почти одновременно, Царствие им небесное, когда было им сильно за восемьдесят, а мне хорошо за тридцать.

Я никогда не мог научить семью дистанцироваться от моей жизни. Единственное, что я мог сделать: я всякий раз, когда мог, съезжал действительно. И женившись, я съехал. Но это же не значит, что они перестают за меня волноваться, что они перестают как-то мою жизнь строить по собственным лекалам. Понимаете, если бы я… Ну, не далее как…

Знаете, нет выхода из моря информации. Можно уши заткнуть, но человек, к сожалению, существо, зависимое от информации, оперирующее информацией.

Мне наоборот ее не хватает. Я всё время страдаю от того, что было замечательно сформулировано Мандельштамом: «Сталин нас всех превратил в ожидальщиков». Я всё время жду событий, которые как-то разрешат ситуацию. Мне наоборот не хватает информации. Я задыхаюсь в этом скудном информационном поле. Мне хочется получать как можно больше новостей, которые бы показывали происходящее с разных сторон. В этом-то и проблема. А бегство из моря информации…

Я не ставлю вопрос так жестко — «может ли порядочный человек соглашаться на то или се?». То, что он может улучшить ситуацию при позднем Путине,— однозначно отрицательный у меня здесь ответ. Нет, не может он улучшить эту ситуацию в целом. Он, наверное, может помочь двум-трем удачным проектам осуществиться, что по нашим временам тоже немало. Меня только очень смущает определение «живой человек». «Наконец-то у нас министр живой человек».

А что имелось, интересно, в виду, когда этими же словами провожали Юрия Лужкова? Да, Лужков был коррумпированный, да, Лужков был тоталитарный, но он был живой. То, что он умел иногда, простите, сально пошутить или сплясать с другими деятелями культуры,— это…

Денис Драгунский об этом хорошо писал. Искать везде травму – значит, ставить себя в позицию жертвы, он от этого Бродского предостерегал. Если говорить серьезно, то я не люблю, когда появляется волапюк. Когда появляется система переименований. Когда вместо «стиль» говорят «письмо». «Посттравматическое письмо». Когда сводят все к проблеме гендера или к проблеме травмы, или к фрейдизму, к марксизму. Иными словами, когда одним ключом, в данном случае отмычкой, пытаются отомкнуть все двери. Ну это такое же  отношение к этому всему у меня, как у Набокова фрейдизму, когда тоже пытались все притянуть… Озеро обозначает то же самое.

Не верю в это. Я помню замечательную фразу Валерия Попова о том, что когда ты идешь среди ленинградской классической архитектуры, ты понимаешь свое место, ты знаешь его. Справедливо. Но знаю я и то, что никакая архитектура, к сожалению, не способна создать для человека культурную, воспитывающую его среду. В Европе все с архитектурой очень неплохо обстояло: и в Кельне, и в Мюнхене, и никого это не остановило. И в Австро-Венгрии, в Вене, неплохо все обстояло. И все это уничтожено. И Дрезден, пока его не разбомбили, был вполне себе красивый город. Я не думаю, что городская среда формирует. Формирует контекст, в котором ты живешь.

Другое дело, что, действительно, прямые улицы Петербурга как-то…