Мне кажется интересной эпоха 1990–1993 года. Гиперинфляция, изменение строя, слом психологии. Почему никто из кинематографистов не снял про эти времена?

Ну, «Бригада» — вообще-то она издана. Сценарий Велединского-Порублева издан как книга. И это, по-моему, прекрасный роман. Но если говорить именно о романе, тут трудно. Не могу назвать какую-то книгу, понимаете, чтобы там были отражены реальные…

А, пожалуй, могу. «Роман с простатитом» Мелихова. Там как раз муки интеллигента, который работает челночником. Там, в общем, простатит у всей эпохи, не только у героя. Она жестко написана — такая яркая, сильная, парадоксальная книга. Да, наверное, у Александра Мелихова трилогия «Горбатые атланты» — тоже очень мрачная — и вот это. Ну и у Валерия Попова мне очень нравится, например, «Любовь тигра» или «Боря-боец». Там зафиксированы какие-то…

В первую очередь, конечно, «Большая пайка» Юлия Дубова и её продолжение «Меньшее зло», «Варяги и ворюги». Вообще, Юлий Дубов, наверное, главный мастер эпоса о русском бизнесе, очень неслучайно полюбившийся так тогдашнему читателю, а в ещё большей степени, мне кажется, повлиявший просто. Это прямое и такое, я бы сказал, благотворное влияние. Потому что он-то находился очень близко к средоточию тогдашнего русского бизнеса. Не только к Березовскому, кстати, хотя Березовский — один из прототипов там главного героя, и Березовский именно в честь его взял псевдоним.

Мне кажется, что «Бригада», именно как текст, как художественная проза, сценарий Александра Велединского и коллег (там три…

Алексей Иванов, я думаю; по крайней мере, с «Ненастьем», а, может быть, «Блуда и МУДО» и «Географ глобус пропил». У Иванова, безусловно, есть такие шансы. Из поэтов; безусловно, Найденко. У Иры Евса, кстати, харьковчанки замечательной есть шансы. У нее замечательные есть стихи, да и человек она такой, вполне соответствующий своему поэтическому уровню. У Лимонова, я думаю, бессмертие такое довольно-таки гарантированное есть. Он совсем рядом ушел, и думаю, что он себя в литературу впечатал, и не рядом с Селином, а где-то повыше. А вообще это ведь вещь совершенно непредсказуемая. Мы кого-то из гениев, ныне живущих, совершенно не знаем сегодня. Я в этом уверен. Я уверен, что долго будут читать…

У меня есть догадки. Но о том, что близко, мы лучше умолчим.

Ходить бывает склизко
По камушкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.

Пелевин очень близок к Гоголю — во всяком случае, по главным чертам своего дарования — но инкарнацией его не является. Дело в том, что, понимаете, постсоветская история — она, рискну сказать, в некотором отношении и пострусская. Как правильно сказал тот же Пелевин, вишневый сад выжил в морозах Колымы, но задохнулся, когда не стало кислорода. Вообще в постсоветских временах, он правильно писал, вишня здесь вообще больше не будет расти.

Он правильно почувствовал, что советское было каким-то больным изводом…

Да очень актуален, я думаю, что и «Гарри Поттер» ― это некоторый извод плутовского романа, во всяком случае, евангельского романа, который с плутовским до некоторой степени синонимичен. Я с наслаждением сегодня прочел бы плутовской роман, построенный по всем правилам. Роман Юлия Дубова «Большая пайка» ― это классический плутовской роман. Сборник воспоминаний о Березовском работы Петра Авена («Время Березовского») ― безусловно плутовской роман, хотя и написанный, в общем… Как бы это портрет многими перьями, отражение во многих зеркалах. Но даже и «Бригада» как кинороман (а она и издана книгой) ― это роман плутовской, роман Велединского и его соавторов. Да, мне представляется, что этот роман…

Видите ли, если сегодня кто-то напишет семейный роман на этом материале, на материале распада государства и распада семейных связей, в частности, у многих же распались и интернациональные связи,— это может получится жутко интересно, и это будет мегабестселлер. Я помню, когда нас на Варшавской книжной ярмарке в 2006 году возили в гости к президенту Польши, «последнему (как он говорил) президенту, который хорошо говорит по-русски». Я его спросил, как бы он распределил свое время на досуге, на отставке. Он сказал: «Я бы почитал хорошую семейную сагу, хороший семейный роман». Но дело в том, кто сегодня это напишет.

Видите, какая вещь. Мне приходиться ответы импровизировать. Я не…

Видите ли, нас же не должно занимать, насколько правдиво они изображены. Нам важна художественная система этого романа. В романе есть художественная система. Иванов в лучших своих вещах — в «Блуде…», например, или в «Географе…», или в исторических романах — находится в плену определенной концепции, и слава богу, потому что без концепции роман писать нельзя. И вот для него есть концепция в «Ненастье», что русскому человеку надо к чему-то прислоняться. Вообще человеку надо к чему-то прислоняться, а русскому — в особенности, потому что просторы такие, потому что история такая, потому что ненастье постоянно климатическое. И вот хмурь и ненастье наступают для него тогда, когда ему не в чем найти…

Он блистательный писатель. Для меня слово «беллетрист» — совершенно не ругательство. Он — действительно такая реинкарнация Алексея Н. Толстого. Он умеет всё: и историческую прозу, и фантастическую, и бытовую; и пишет обо всём одинаково вкусно, остроумно, изобретательно, концептуально. Он очень умный человек. И я с наслаждением его читаю. У меня есть свои фавориты среди его книг — например, «Земля-Сортировочная» или «Географ глобус пропил». Ну и «Блуда и МУДО» мне очень нравится. И вообще я Алексея Иванова очень люблю, и рад быть его современником и ровесником.

Да, есть такой рассказ. «Во времена Перестройки по нему был снят фильм. Прекрасный рассказ о прошлом, а фильм по его рассказу — воспоминания о страшном будущем. Сегодня он актуален снова, как и в дни, когда его сотворило метущееся сознание режиссера, которое смогло воплотиться в нездешнем совершенстве таланта Маргариты Тереховой». Это очень хорошо у вас сказано, но я картину не видал. Рассказ помню хорошо, и рассказ, по-моему, действительно замечательный.

Долгий какой-то, странный кусок о Виссарионе Белинском…