Не могли бы вы посоветовать литературу о стихосложении?

есть три вещи. Во-первых, внутренне богатство, разнообразие, сложность мира. Во-вторых, конечно, для меня очень важным критерием остается внутренняя близость, механизм душевных реакций, их скорость, тип. Третья вещь, которая меня всегда привлекает необычайно… Это то, что Жолковский назвал «синтезом пацифистских и милитаристских установок». Вот, эту формула, лучше которой про Окуджаву ничего не сказано. То есть чтобы человек не был уверен в своем правильном существовании, во многом сомневался, чтобы он был трагической личностью во многом. И при этом – чтобы он умел свое отстаивать до конца, как Шварц, который казался и робким, и каким-то чересчур интеллигентным. И эти вечно дрожащие руки…

Вот Жолковскому принадлежит мысль о том, что при Лимонове нельзя было врать. Если вы оказывались в его присутствии, вы говорили о себе правду. Потому что сам он был до того органичен и сделал свою жизнь главным своим письменным инструментом… Он  не исписал себя, по сути дела – он истер себя о доску, как грифель. Лимонов настолько честен, что рядом с ним не получается лгать. Поэтому почитать его детям было бы очень полезно.

Я не думаю, что для кого-то из них так привлекательно сексуальное (если, конечно, не тыкать в нос самыми сексуальными, самыми эротическими рассказами Лимонова. Я-то как раз думаю, что Лимонов – писатель довольно целомудренный. Вся физическая сторона любви ему в…

«Разгадка Гамлета» там употреблена в ироническом смысле, вообще-то это восходит к книге Славутина о Гамлете. И вообще, мне кажется, что это развитие старой мысли Пастернака о том, что вся пьеса Шекспира — это жестокая пародия на пьесу «Мышеловка», которая и сама по себе тоже пародия. Что театральность, заключенная в «Гамлете»,— это во многих отношениях театральность пародийная, вытягивающая на поверхность трагические штампы. Что сама пьеса «Гамлет», вытягивающая на поверхность «Мышеловку»,— очень краткий, емкий пересказ самой трагедии, зерно ее сюжета. Эта мысль, которая высказана Пастернака в статье о Шекспире и его переводах, написанной для англичан. В этой статье еще 1945 года…

Темой жизни они были увлечены. Но Гаспаров, безусловно, прав. Он собственно повторяет мысли из гумилёвского манифеста. Действительно, социальная проблематика интересует акмеистов в последнюю очередь, потому что Гумилёва (ну и соответственно, весь «Цех», потому что весь «Цех» потом подписывался под манифестами Гумилёва и до известной степени разделял его взгляды) интересует сила, зрелость, ответственность за свою жизнь, способность человека поставить эту жизнь на кон. Помните его знаменитые «Записки кавалериста», когда он проезжает мимо пулемётной команды, которая увязла с грязи вместе со своим пулемётом. Сначала он по этому полю изрытому проскакал мимо, спасая свою жизнь, и подумал…

Да, может, конечно. Очень многие, читая «Москву — Петушки», не догадываются, что это Одиссея, или, смотря «Крамер против Крамера», не догадываются, что это война Алой и Белой розы. Ну, это неважно, а важно… Или ещё какой-то другой великий архетип — не знаю, Антоний и Клеопатра. Но в любом случае это срабатывает не потому, что вы узнаёте текст, а потому, что вы узнаёте ситуацию, узнаёте архетипический сюжет.

Не случайно, что многие спрашивают об этих сказках, потому что описанные в них ситуации — прежде всего «Золотой петушок» или «Сказка о попе и работнике его Балде» — все это становится пугающе актуальным. Ну, понимаете, не так уж много я могу назвать работ, которые бы анализировали прицельно пушкинские сказки. Помимо прицельно существующих многочисленных работ о фольклорности, народности Пушкина (все это, как вы понимаете, в сталинский период советского литературоведения активно насаждалось), я назвал бы прежде всего работу Ахматовой о фабульном генезисе «Сказки о золотом петушке». Она возвела это к Вашингтону Ирвингу и торжествующе обнаружила эту книгу у Пушкина в библиотеке.

А…

Я ставлю этот спектакль, правда, теперь неизвестно, кто и когда его увидит. Но мы все репетиции провели. У меня есть такая своя концепция: все четыре «маленьких трагедии» — это, в сущности, вариация на одну тему. И я предполагал это ставить с двумя главными исполнителями, потому что противостояние молодости и старости, весьма актуальное для пушкинской зрелости, было там ключевым. Альбер и Барон в «Скупом рыцаре», Дон Гуан и Командор в «Каменном госте», священник и Вальсингам в «Пире во время чумы», Моцарт и Сальери в «Моцарте и Сальери». Вот этот стык — старость и молодость, скупость и расточительность, скорбь и веселье, щедрость и зависть, условно говоря,— так сошлись причудливо, и…

Я думаю, что она полемически заострила это высказывание, отчасти против Ходасевича, который написал про нее, что она истеричка и что надо ей туфли носить без каблуков. Видите, Цветаеву и Маяковского объединяет — странную вещь скажу — готовность дорого платить. И он, и она в своем радикализме готовы пойти до конца. Но как ни странно, это и Ходасевича с ними роднит. И здесь есть повод серьезно призадуматься. Они радикальные люди, люди радикальных решений, и это, как ни странно, заставляет меня симпатизировать и Маяковскому, и Цветаевой, и, как ни странно, Ходасевичу, написавшему такую отвратительную статью на смерть Маяковского. И Якобсон в статье «О поколении, растратившем своих поэтов»…

Нет, не теряет совершенно, потому что ведь филолог занимается наиболее важной, на мой взгляд, вещью — он занимается способом передачи опыта, способом передачи впечатлений. То, что вы транслируете, и то, как вы это транслируете,— это же самое важное. Понимаете, Брик Осип Максимович, послушав Маяковского, заинтересовался, каким образом Маяковский достигает этого эффекта (ну не только же голосом). А каким образом Пушкин достигал эффекта гармонии, радости, которая исходит от него?

Наука о стихе начала бурно развиваться только в XX веке. Сначала — ОПОЯЗ (общество изучения поэтического языка), который, кстати, именно Бриком был и основан. Потом — Пражский кружок Якобсона. Потом —…

Саша, письмо, которое Юрий Домбровский опубликовал — ну, не опубликовал, а обнародовал, скажем так, он не возражал против его тиражирования,— оно абсолютно честное. И много есть тому свидетелей. Я и Клару Домбровскую об этом много раз спрашивал. Видите, я когда читал Ирину Стрелкову (она же была такой молодёжной писательницей), мне всегда в её прозе (дети на такое дело ужасно чувствительны) какой-то пахло гнилью. И вот я не знал этого. А когда узнал, понял, что там было не так.