Если раскапывать подлинное «я» Гудзенко за наворотами такой советской поэтики — нормативной советской поэтики, как это называет Вольфганг Казак, то, наверное, две вещи.
Во-первых, конечно, огромное ожесточение. «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели». И в особенности:
Бой был коротким, а потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую.
Вот это для поэзии… Это даже не гумилевщина — это гораздо дальше. И довольно страшно. Я больше люблю Шубина, понимаете, если брать это поколение рано умерших после войны, надорванных войной советских поэтов… «Мы не от старости умрем — от старых ран умрем».
И второе. Понимаете, Гудзенко мог бы стать бардом этого нового поколения, которое прошло войну и на войне обрело свободу. Но в силу разных причин он этого не сделал. Он до этого не поднялся. Ему не дали этого сделать. Он слишком рано умер. Он не дожил до настоящей оттепели. Поэтому вот этот великий и страшный поэт в огромной степени не состоялся. Всё-таки это здорово —
Мы не от старости умрем —
От старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
Трофейный рыжий ром.
Понимаете, он немножко ушел в другую сторону:
Быть под началом у старшин
Хотя бы треть пути.
Потом могу я с тех вершин
В поэзию сойти.
Мне кажется, это не совсем верно — ставить выше поэзии «быть под началом у старшин». Хотя я понимаю его правоту. Вот Гудзенко — вот была бы тема для фильма, для книги. У нас же хорошей биографической книги о нем нет до сих пор. А было бы очень уместно.
