Что вы можете сказать о Леониде Мацихе?

Ну про это у меня интересный был диалог с Леонидом Мацихом, замечательным богословом. Я много довольно с ним разговаривал, и вот я боялся подойти прямо к этому вопросу, и очень осторожно, экивоками все спрашивал: «Чувствуете ли вы диалог, ощущаете ли вы присутствие бога?» Наконец он пресек эти все попытки: «Если вы имеете в виду присутствие старика, то даже не сомневайтесь».

Да, я чувствую присутствие бога в своей жизни, как это ни самонадеянно. Но это не самонадеянность, но я ощущаю себя в диалоге каком-то, и это не мой внутренний диалог. Потому что очень многие вещи в нем приходят независимо от меня, мне не принадлежат. Я чувствую подсказки. Потом, это же Льюис, кажется,…

Мацих был человеком устной культуры, написал он очень мало. Собственно, кроме «Скачущего на льве», художественных текстов нет. В лекциях он иногда несколько забалтывался, но не потому что говорил не о деле. Он говорил не о деле, но его отвлекали разные мысли. Его лекции по иудаике абсолютно блистательны, на мой взгляд; лекции по масонству слишком комплиментарны для масонства, но слушать его было люто интересно. Да и вообще голос Мациха — это счастье. Понимаете, какая вещь? От богослова требуется свидетельство о боге, вот и все. Он не должен быть таким казуистически подкованным или теологически сложным. Он должен быть, конечно, человеком просвещенным, но это не главное. Вы должны в его…

Ну как их свести в одно? Это два совершенно разных человека. Леонид Мацих – это великий богослов, который своим именем, своим присутствием в литературе внушал желание жить и желание верить. Юз Алешковский – это замечательный фольклорный стилизатор, превосходный поэт, автор нескольких гениальных блатных песен, автор очень интересной прозы (в особенности «Книга последних слов»), замечательный прозаик. Они совершенно разные люди, разве что оба в бога верили, но верили совершенно по-разному.

Для меня Леонид Мацих – один из важных духовных авторитетов, про Юза Алешковского я этого сказать не могу. Но для меня было счастьем его видеть и с ним говорить. Ужасно интересный был человек, и очень…

Мацих был для меня идеальным богословом. Он известный религиовед. Ну не просто религиовед, а именно богослов. Богослов, он что должен делать? Он должен напоминать о присутствии Господа. «О вы, свидетельствующие о Господе, не умолкайте». Вот Мацих напоминал. Он своим присутствием, своим поведением, своими интонациями,— он подтверждал бытие божие в мире. Я помню, мы с ним проговорили довольно долго, гораздо дольше, чем собирались. Он тогда просидел три часа вместо одного, и никто не возражал.

Просто потому, что, понимаете. Вот я задал ему вопрос: «Есть ли у него живое ощущение присутствия бога, ощущение диалога?» Он сказал: «Если вы имеете в виду старика, то даже не сомневайтесь». Под…

Я согласен со всеми оценками Мациха. Этот человек стоит для меня где-то на одном уровне с моим другом и учителем Владимиром Вагнером. И хотя мы знакомы были мало, но друг друга очень любили. И я Мациха считаю гением.

Что касается Радзинского. Он тоже мой друг, вообще-то, Радзинский-младший, мы на «ты». Он очень хороший человек и прозаик замечательный. Я не думаю, что «Суринам», а скорее, конечно, «Агафонкин и время». Но он единственный писатель, которого я могу назвать продолжателем Стругацких, лучшим учеником.

Я могу только сказать, что главная задача богослова, как и задача искусства,— свидетельствовать о Боге. Мацих свидетельствовал. Помню, я его спросил: «Лёня, вы ощущаете присутствие Бога?» И он сказал: «Если вы о разговорах со стариком, о голосе старика, то даже не сомневайтесь». Он немножко был похож на Володю Вагнера, тоже друга моего близкого, замечательного казахстанского немца, занесённого судьбою в Караганду, а потом в «Артек». Гениальный Вагнер, в присутствии которого всегда верилось в добро. Вагнер не говорил о добре — Вагнер был добром. Вот и Мацих не говорил о Боге, а он был свидетельством бытия Божия.

Нет, послушайте, давайте все-таки не путать маньеризм отступника с настоящим язычеством. Маньеризм отступника, грубо говоря, стилизация язычества — это уже Византия. А настоящая античность — это, конечно, Рим, Греция, это Спарта, это Афины. Это грубый камень, это жестокие представления о чести. Античный Рим — это тоже не поздний Рим. А что касается сюжетов, то в том все и дело, что античная культура, античные великие сюжеты, античный великий театр — это отчасти противостояло язычеству. Это выросло на почве язычества, но бесконечно удалилось от него.

Именно поэтому Сократ оказался несовместим с Афинами, потому что Афины — это порядок, а Сократ — это мыслитель, художник, и…

Нет, конечно. Но просто Христос хотел, чтобы люди верили без чуда. Люди очень часто не осознают, что христианская история продолжается на их глазах. Герои рассказа «Перемещенное лицо» не понимают, что Христа продолжают распинать ежедневно, до них эта мысль просто не доходит. И вообще я думаю, что это про разное все-таки. Фильм «Слово» про другое. Но это совершенно особая тема

К чему стремится человек, тут неважно. Тут важно, Создатель не отвергает ли его. В фаустианский период русской литературы Создатель смотрит на человека как на талантливого зэка. Потому что идея завета человека с Богом, идея союза человека с Богом — назовем вещи своими именами — была разрушена. Разрушена она была после вознесения Христа — воскресения и вознесения. Он обещал, конечно, второе пришествие, но когда оно будет, мы не знаем. Мы знаем, что завет человека с Богом не состоялся. Человечество отвергло Бога. Ну хорошо, тогда вот вам дьявол, вот вам Мефистофель.

Чем заканчивается союз с дьяволом, мы видели в ХХ веке. Поэтому человечество трудно и медленно возвращается к идее завета с…

Ну конечно! Об этом и картина, что нас всё время пытаются отвлечь от творческого, или христианского, религиозного подвига разговорами про простую жизнь. «Но ведь можно же просто жить!». Он там, избежав креста, идет среди пейзажей и говорит: «Какая красота! А я-то и не замечал». Действительно, человек, который рожден для подвига, никоим образом не замечает благодати мира, его прекрасности — вкуса вина, вкуса еды…

Он же там умирает семьянином. И в конце он отвергает этот соблазн, представив свою смерть в окружении чад и домочадцев после долгой и прекрасной жизни. Он кричит: «Нет!», он в ужасе отвергает это и умирает на кресте со словами: «Я совершил».…