Как бы вы отнеслись к издателю, который оплачивает вашу книгу и по своему усмотрению может что-то выкинуть из цельного произведения?

Оценить его творчество Хаксли в полном объеме у меня не было возможности. Потому что Хаксли –  это очень умный писатель. Это высокий интеллектуал par excellence, серьезный философ, как и Берджесс, хорош ориентирующийся в музыке, в законах композиции, большой знаток современной ему философии.

Хаксли всегда казался мне не по зубам. «О дивный новый мир» я, естественно, читал. «Контрапункт» я не смог читать именно потому, что моих познаний для этого недостаточно, я это очень быстро понял. Говорят, у него есть еще замечательная книга о том, как он боролся с близорукостью. Возможно, когда-нибудь мне придется это делать, и тогда я эту книгу прочту. Но пока, слава богу, у меня такой…

Во-первых, потому, что у Берджесса такой. В этом смысле Кубрик не написал ничего нового по сравнению с романом, не придумал. Сценарий, насколько я помню, там при участии Берджесса и писался. Проблема в том, что Берджесс — вообще классический британский сатирик. Хотя «Апельсин» — его лучшая книга, но есть у него и другие очень недурные. И в «Апельсине» ведь мораль какая? Что искусственное, внушенное посредством операции, посредством насилия добро оказывается крайне недолговечно, абстрактно, хрупко. Как сказал бы Мандельштам: «Прыжок. И я в уме». После попытки самоубийства Алекс становится прежним Алексом. И неслучайно последняя фраза книги (прости меня, Господи, на Страстной неделе такое…

Это как раз очень естественно. Диккенс — вообще гиперболист большой и сказочник. Вот вы пишете, что при чтении «Заводного апельсина» Бёрджесса возникает аналогичное ощущение. Ну, Бёрджесс к нему и стремился. Бёрджесс фактически создал новый язык, на котором Алекс думает, с огромными заимствованиями русизмов (что Кормильцев переводил, кстати говоря, как тюркизмы, чтобы подчеркнуть их экзотичность): все эти «stari kashka», «молоко с ножами» и «всякий прочий kal», если вы помните. Конечно, такая гиперболизация реальности, её сознательное сведение к гротеску входят в художественную задачу. У Диккенса эта гиперболизация на каждом шагу. И, конечно, Диккенс не реалист. Господи боже мой, ну…

Саша, письмо, которое Юрий Домбровский опубликовал — ну, не опубликовал, а обнародовал, скажем так, он не возражал против его тиражирования,— оно абсолютно честное. И много есть тому свидетелей. Я и Клару Домбровскую об этом много раз спрашивал. Видите, я когда читал Ирину Стрелкову (она же была такой молодёжной писательницей), мне всегда в её прозе (дети на такое дело ужасно чувствительны) какой-то пахло гнилью. И вот я не знал этого. А когда узнал, понял, что там было не так.

Наверное, эти монологи действительно грузят, действительно отнимают время. Мне кажется, читать лучше, читать полезнее. Это к тому же моему разговору о том, что общение в избытке вредит, да и оно прекращается сейчас. Сейчас, мне кажется, важнее читать.

Издательство «Ардис» довольно много их издало. Все это есть в интернете и, насколько я знаю, пока не запрещено.

Но я вообще не очень интересуюсь такой местнической литературой, городской. Меня интересуют произведения, которые основаны на всемирном материале и которые прозвучали на всемирном масштабе.

Лучшее, что написано о Калининграде, это цикл малой прозы Юрия Буйды, который до известного момента представлялся мне очень талантливым прозаиком. Потом с ним что-то случилось. Но ранние его произведения, начиная с «Чуда о Буянихе» и кончая «Прусской невестой», – это был высокий класс.

Каждая цивилизация, каждая культура порождает своего героя: британский полковник, французский любовник, немецкий философ, полинейзийский колдун. А Россия породила русского эмигранта. С чем это связано? С тем, что каждые 30-50 лет эта матка в очередной раз сокращается, выталкивая  в большой мир порцию младенцев.

Понимаете, эмиграция это действительно как рождение, это рождение в холодный мир. Ты действительно становишься предателем по отношению к утробе. Но ведь это не ты виноват, а законы физики, законы биологии. Пока ты маленький, пока ты в ней помещаешься, она тебя обволакивает. Как только ты чуть перерастаешь, законы среды выталкивают тебя и ты вылетаешь. Иногда у тебя…

Помнить стоит не по его стихотворениям, а по стихотворению Дмитрия Анатольевича Сахарова, более известного как Сухарев: «Привезли из Тулы тело, тело Слуцкого…». Это стихотворение, которое меня тоже до слез трогает. 

Холодынь распробирает, дело зимнее,

Дело злое, похоронная страда.

А за тучами, наверно, небо синее,

Только кто ж его увидит и когда.

Увидит очень скоро: Слуцкий умер в 1986 году на пороге перемен, за которыми он следил, которых он ждал, которые шоком этим могли его вернуть в строй – он ведь был не старый человек. Депрессия, которая отняла у него способность писать стихи и общаться с людьми, ни к…

Зависит от условий. Понимаете, «Бледного короля», наверное, не взялся бы. Уоллес очень хороший писатель, но не мой. Хотя «Бледный король» — великий роман, безусловно. Я бы взялся за перевод гэссовского «Туннеля». Вот если есть люди, которых это может заинтересовать, и люди, которые могут в ближайшее время «Туннель» издать… Это великий роман. Я бы за гэссовский роман взялся не глядя. И тем более что это моя настольная книга, она у меня на тумбочке около кровати лежит. И когда мне совсем грустно, я её открываю с любого места — и как-то она меня успокаивает.

Кстати говоря, что касается «Бесконечной шутки». Поляринов, по-моему, свой подвиг совершил. Это действительно героический перевод. И…