У советского человека (в отличие от человека постсоветского) на этом месте еще был шрам, на этом месте еще болело, а не только чесалось. Вот герои Слаповского в таких ситуациях они истерически хохочут, как Даша при первой попытке секса с режиссером. А другие люди – у Шукшина, например, – в этой ситуации рыдали. Как это герой рассказа «Верую!», после пьянки с попом. У них на месте души – ампутированной, деклассированной, как угодно, – у них на этом месте еще болело. Поэтому для меня проза 70-х – это рубеж, за которым началось необратимое. Маканин – последний писатель, у которого в прозе саднило еще на этом месте, где должна быть душа.
Или, как правильно сказал тот же Иртеньев: «Где шестидесятники плакали, мы смеемся». Наверное, так.
