Я бы не сказал, что это триумф. Вообще, движение маргинальных жанров в центр – тенденция, замеченная Шкловским. Да и не надо быть Шкловским, чтобы ее замечать. Общеизвестно, что маргинальный жанр имеет, по крайней мере, то преимущество, что он выражает читательский запрос. Когда маргинальная, альбомная, мадригальная лирика (мадригально-маргинальная) двинулась в центр и оттеснила философскую поэзию, оду и эпос, – это было выражение немножко обывательского желания говорить красиво, но это было выдвижение в мейнстрим живого человеческого чувства, а не официально предписанного.
И конечно, Пушкин, который именно на любовной лирике, беспринципно откровенной, сделал себе всероссийское имя, а не на оде «Вольность», которую знали процентов десять его читателей, – я думаю, что Пушкин выражал тем самым запрос на человеческую интонацию. То, что происходит с фэнтези… Она выразила общечеловеческий запрос на объяснение механизмов истории. История перестала быть рациональной, она перестала быть делом социальным, потому что ее социальные интерпретации ни к чему не привели. Марксистская интерпретация истории, на мой взгляд, абсолютно бесперспективна. Ни психологические, ни биологические, ни физиологические причины не позволяют историю обнять и понять, а старая добрая сказка с ее старой победой добра над злом и все тем же демократизмом, – как-то помогает. В любом случае, экспансия фэнтези связана со Второй Мировой войной. Первое фэнтези, завоевавшее мир – это Толкиен, «Властелин Колец». Она, безусловно, по-своему интерпретирует один из главных парадоксов ХХ века, когда маленький человек стал героем. Фродо и Бильбо – это персонажи обывательского ряда, они и есть обыватели, они не герои и не рыцари, им побеждать дракона – не органично, ново и неудобно как-то даже. Но тем не менее они вынуждены это делать.
БГ правильно объясняет главный пафос трилогии (да, в общем, тетралогии, конечно, и сопутствующих текстов) как такой сдвиг сознания – великие дела делаются теперь маленькими людьми. Для этого им приходится провести над собой довольно серьезную операцию. И в этом плане я могу любить или не любить толкиеновскую трилогию, но я не могу не признать ее абсолютной и глубокой уместности. Как главной книгой середины девятнадцатого века стал «Моби Дик» (я потом могу отдельно объяснить, почему это случилось), так главной книгой века двадцатого стала толкиеновская трилогия. Более того, в глазах миллионов она стала более значимой, чем другой эпос – «Тихий Дон». Хотя «Тихий Дон», как и «Унесенные ветром» – книги одинаково значимые, одинаково серьезные.
